За баррикадами, на улице пустой,

 Омытой кровью жертв, и грешной, и святой,

 Был схвачен мальчуган одиннадцатилетний!

 «Ты тоже коммунар?» — «Да, сударь, не последний!»

 «Что ж! — капитан решил. — Конец для всех — расстрел.

 Жди, очередь дойдёт!» И мальчуган смотрел

 На вспышки выстрелов, на смерть борцов и братьев.

 Внезапно он сказал, отваги не утратив:

 «Позвольте матери часы мне отнести!»

 «Сбежишь?» — «Нет, возвращусь!» — «Ага, как не верти,

 Ты струсил, сорванец! Где дом твой?» — «У фонтана».

 И возвратиться он поклялся капитану.

 «Ну живо, чёрт с тобой! Уловка не тонка!»

 Расхохотался взвод над бегством паренька.

 С хрипеньем гибнущих смешался смех победный.

 Но смех умолк, когда внезапно мальчик бледный

 Предстал им, гордости суровой не тая,

 Сам подошёл к стене и крикнул: «Вот и я!»

 И устыдилась смерть, и был отпущен пленный.

 Дитя! Пусть ураган, бушуя во вселенной,

 Смешал добро со злом, с героем подлеца, —

 Что двинуло тебя сражаться до конца?

 Невинная душа была душой прекрасной.

 Два шага сделал ты над бездною ужасной:

 Шаг к матери — один и на расстрел — второй.

 Был взрослый посрамлён, а мальчик был герой.

 К ответственности звать тебя никто не вправе.

 Но утренним лучам, ребяческой забаве,

 Всей жизни будущей, свободе и весне

 Ты предпочёл прийти к друзьям и встать к стене.

 И слава вечная тебя поцеловала.

 В античной Греции поклонники, бывало,

 На меди резали героев имена

 И прославляли их земные племена.

 Парижский сорванец, и ты из той породы!

 И там, где синие под солнцем блещут воды,

 Ты мог бы отдохнуть у каменных вершин.

 И дева юная, свой опустив кувшин

 И мощных буйволов забыв у водопоя,

 Смущённо издали следила б за тобою.