Подышав на стекло,

со свечой восковой

Вся в слезах приникаю к окошку,

А узоры морозные над головой

Как шелками расшитый кокошник.

И святой мужичонка,

   с великой тоской

Потрудившийся хлебушка ради,

Изуродованною в работах рукой

Поправляет на лбу моем пряди.

На холодном полу на коленях стоим,

Обнимая друг друга и плеча,

Лишь для ржавой сережки с фаянсом цветным

Возле омута

что-то и знача.

Ведь ее же хозяйка, подол измарав,

Густо смешанным с кровью суглинком,

Не просила себе состраданья у трав,

А свое предлагала осинкам.

Ты мне, матушка, новую кофту расшей,

Петухами да мальвами вторя

Ситцу той, у которой серьгу из ушей

Сук рванул, чтоб сдержать удаль горя.

Как живая вода самый скромный обряд.

И соловушки наши отныне

Да поверят,

         любуясь на женский наряд,

В то,

         что маются не на чужбине.