Как стыдно одному ходить в кинотеатры
без друга, без подруги, без жены,
где так сеансы все коротковаты
и так их ожидания длинны!
Как стыдно -
 в нервной замкнутой войне
с насмешливостью парочек в фойе
жевать, краснея, в уголке пирожное,
как будто что-то в этом есть порочное...
Мы,
 одиночества стесняясь,
 от тоски
бросаемся в какие-то компании,
и дружб никчемных обязательства кабальные
преследуют до гробовой доски.
Компании нелепо образуются -
в одних все пьют да пьют,
 не образумятся.
В других все заняты лишь тряпками и девками,
а в третьих -
 вроде спорами идейными,
но приглядишься -
 те же в них черты...
Разнообразные формы суеты!
То та,
 то эта шумная компания...
Из скольких я успел удрать -
 не счесть!
Уже как будто в новом был капкане я,
но вырвался,
 на нем оставив шерсть.
Я вырвался!
 Ты спереди, пустынная
свобода...
 А на черта ты нужна!
Ты милая,
 но ты же и постылая,
как нелюбимая и верная жена.
А ты, любимая?
 Как поживаешь ты?
Избавилась ли ты от суеты;
И чьи сейчас глаза твои раскосые
и плечи твои белые роскошные?
Ты думаешь, что я, наверно, мщу,
что я сейчас в такси куда-то мчу,
но если я и мчу,
 то где мне высадиться?
Ведь все равно мне от тебя не высвободиться!
Со мною женщины в себя уходят,
 чувствуя,
что мне они сейчас такие чуждые.
На их коленях головой лежу,
но я не им -
 тебе принадлежу...
А вот недавно был я у одной
в невзрачном домике на улице Сенной.
Пальто повесил я на жалкие рога.
Под однобокой елкой
 с лампочками тускленькими,
посвечивая беленькими туфельками,
сидела женщина,
 как девочка, строга.
Мне было так легко разрешено
приехать,
 что я был самоуверен
и слишком упоенно современен -
я не цветы привез ей,
 а вино.
Но оказалось все -
 куда сложней...
Она молчала,
 и совсем сиротски
две капельки прозрачных -
 две сережки
мерцали в мочках розовых у ней.
И, как больная, глядя так невнятно
И, поднявши тело детское свое,
сказала глухо:
 "Уходи...
 Не надо...
Я вижу -
 ты не мой,
 а ты - ее..."
Меня любила девочка одна
с повадками мальчишескими дикими,
с летящей челкой
 и глазами-льдинками,
от страха
 и от нежности бледна.
В Крыму мы были.
 Ночью шла гроза,
и девочка
 под молниею магнийной
шептала мне:
"Мой маленький!
 Мой маленький!" -
ладонью закрывая мне глаза.
Вокруг все было жутко
 и торжественно,
и гром,
 и моря стон глухонемой,
и вдруг она,
 полна прозренья женского,
мне закричала:
 "Ты не мой!
 Не мой!"
Прощай, любимая!
 Я твой
 угрюмо,
 верно,
и одиночество -
 всех верностей верней.
Пусть на губах моих не тает вечно
прощальный снег от варежки твоей.
Спасибо женщинам,
 прекрасным и неверным,
за то,
 что это было все мгновенным,
за то,
 что их "прощай!" -
 не "до свиданья!",
за то,
 что, в лживости так царственно горды,
даруют нам блаженные страданья
и одиночества прекрасные плоды.