…И эта старуха, беззубо жующая хлеб,
И этот мальчонка, над паром снимающий марки,
И этот историк, который в архиве ослеп,
И этот громила в объятиях пьяной товарки.

И вся эта злая, родная, горячая тьма
Пронизана светом, которого нету сильнее.
…Я в детстве над контурной картой сходила с ума:
«На Северный полюс бы! Или же за Пиренеи…»

А самая дальняя, самая тайная соль 
Была под рукой, растворяясь в мужающей речи.
(…И эта вдова — без могилы, где празднуют боль.
И этот убийца в еще сохранившемся френче…)

Порою покажется: это не век, а тупик.
Порою помнúтся: мы все — тупиковая ветка.
Но как это пóшло: трудиться над сбором улик,
Живую беду отмечая лениво и редко!

Нет. Даже громила, что знать не желает старух,
И та же старуха, дубленная криком «С вещами!»,
И снег этот страшный, и ливень, и зелень, и пух —
Я вас не оставлю. Поскольку мне вас завещали.