Это слово «душа»

                                   было как бы запретным у нас.

Люди жили, спеша

                                   в свой черед добежать до аврала.

Лишь порой,

                          в неожиданный миг или час,

Нечто светлое

                            около нас пролетело.

Ты стоишь у окна

                                    после смены ночной,

После ритма неровного, строгого гула.

Город смирный еще —

                                            как звереныш ручной,

Осторожное облако

                                       в цех проскользнуло.

Или ты — наяву! — на балете в Большом,

Про усталость забыв после смены.

И внезапно к тебе, на галерку, дошел

То ли луч, то ли отблеск со сцены.

Мы работали гордо.

                                      Привыкли к своей нищете.

Мама в церковь ходила.

                                       Истекала слезами в молитве.

Не богатства просила —

                                   справедливой судьбы для детей.

Вскоре умер мой брат.

                                     От сыпного.

                                                            Дима. Дмитрий.

Как-то раз мы снимали

                                             сухое белье на дворе.

Вытирая лицо от горячего пота,

Я сказала:

                     — Почудилось что-то.

Птичья трель?

                          Или ветер взметнулся,

                                                  крохмально шурша?

Мать ответила:

                               — Это душа.

Всех живых и умерших.

Тех, для кого долгий век предназначен,

И тех, для кого — лишь мгновения.

Это — душа, не иначе.

                                          Душа твоего поколения.

Миновало с тех пор много лет.

Слышу, словно решенье суда:

«Твоего поколения нет.

                                          Да и не было никогда!»

…Лес молчит, чуть дыша.

                                         Ни малейшего дуновения.

Затаилась душа

                                моего довоенного поколения.