— Что нам за эхо сегодня уснуть не дает?

Рубят сады? Или дятел в палатку стучится?

— Это в горах по товарищам бьет пулемет.

Это и с нами когда-нибудь может случиться.

— Где ж командир? Почему не играют «подъем»?

Что мы лежим и на помощь рвануться не смеем?

— Ты помолчи. И подумай пока о своем.

Мы и за сутки добраться туда не успеем.

— Я не хочу, не умею сейчас о мирах —

мучает совесть и требуют руки участья.

— Ты пожелай им ночной непогоды в горах.

Так на сегодня для них называется счастье.

Чтоб пулеметы не видели их с высоты,

чтоб за ущельем погасли ночные светила,

чтоб на живых оставалась хоть фляга воды

и на молчанье у раненых силы хватило…

— Что закурил? Почему посмотрел тяжело?

Сам говорил, что еще далеко до печали!

— Видишь: луна. И зеленое небо  светло.

Там — тишина. Пулеметы в горах замолчали…

2

Вышли из войны, как из купели,

и, не доверяя тишине,

перед жизнью словно оробели,

словно бы остались на войне.

Их высокой чести и печали

обучали пламя и свинец.

Школы до сердец не достучались —

пули достучались до сердец.

Неудобны, словно марсиане,

разные по песням и судьбе,

формулы, известные заране,

снова проверяют на себе.

Им сегодня тесно на Арбате,

музыка для них не весела.

Где-то в Кандагаре иль Герате

раненая молодость прошла.

Вот она в составе отделенья,

в голубых беретах, на броне,

как одно прекрасное мгновенье,

кнопками приколота к стене.

А за кадром пули пролетали,

и горела техника в пыли.

А отцы — боев не наблюдали

и уже до пенсии дошли.

И Отчизна, что сказала: надо

вам побыть в пороховом дыму, —

на героев смотрит виновато

и сама не знает почему…

3

Мы вернулись обратно, но что-то, наверно, осталось.

В штукатурку дворца и в рябые ступени впиталось.

У мечети лежит, темноту зажимая руками.

И на уровне сердца дувал пробивает ростками.

И, заслышав шмелиную музыку автомобилей,

над фугасными минами пляшет воронками пыли.

Угасающий луч по погонам проводит рукою.

Приближается ночь, но она не приносит покоя.

Завязалась роса на остывшем стволе пулемета.

Для геройских гробов наступает пора перелета.

На соседних вершинах таятся душманские гнезда.

И как мины вселенной висят над ущельями звезды.

Повелела судьба, и история дни сочитала,

где работу души продолжает работа металла.

Где на смертном току, от зерна отделяя полову,

Указует полку всепогодное русское слово.

Чтоб славянское имя, с афганским вступая в согласье,

На штыке и коране писалось дарийскою вязью.

Мы вернулись домой, а товарищи наши — остались.

И на первый-второй, и на мертвый-живой рассчитались.

И доносит до Инда вода из афганской криницы

Голубые глаза и от копоти черные лица…