Анна Ахматова умерла в санатории

«Подмосковье» 5 марта 1966 года.

Она внесла торжественное тело,

высокомерно посмотрев вокруг.

Огромная столовая гудела,

как в жаркий полдень медоносный луг.

Огромная столовая жевала

И обсуждала, какова еда.

К ней обращались,

и она кивала

и отвечала коротко: «Да, да…»

И, может, вспоминала ненароком

свой город, обезлюдневший, глухой…

Там жизнь прошла…

Но в жарком и далеком

Ташкенте тоже хлеб бывал сухой.

Она прошла по светлым коридорам,

средь кактусов, цветов, цветочных ваз,

с единственным достоинством, которым

навеки отличается от нас.

И, поправляя на ночь изголовье,

она сказала спутнице своей:

— Прелестное, однако, «Подмосковье».

Давайте поправляться поскорей.

Она уснула или задремала

иль не смогла уснуть иль задремать.

О господи, мы знаем слишком мало,

И самой сути не дано нам знать.

И не дано нам знать, ни что ей снилось,

ни что ей вспоминалось наяву.

Она блаженствовала или же томилась,

но твердо понимала: «Я живу».

И может статься,

       очень может статься,

в единственный неповторимый миг

она решила, нет, ничуть не сдаться,

а стать сильней людей, событий, книг,

последней книгой, чистою и вечной,

не знающей обиды и суда.

Она проснулась в радости беспечной,

Приняв решенье: это навсегда.

Она проснулась, улыбнулась людям,

сказала людям:

       — Стоит ли спешить?

Вы как угодно, а вот мы не будем,

нам некуда… —

    И умерла, чтоб жить.

А люди суетились, провожая

И отпевая.

     И весна была.

И мы не понимали, сколь живая,

сколь, наконец, бессмертная она.

Сколь, наконец, он прям и независим,

Ее безмерный путь, ее удел.

Она уже летела к синим высям,

А мир ещё на мертвую глядел.

                        * * *

Все умерли,

        а я еще жива

и помню все высокие слова.

Но кажется порой,

         на склоне лет:

Слова остались те же,

смысла — нет.

                       * * *

Проходит ночь — от света и до света.

И сутки — от луны и до луны.

Ни на один вопрос мне нет ответа,

а все они тревогою полны.

Ни ликовать, ни плакать не умея,

среди житейских тягот и забот,

мне кажется, что я живу в Помпее

и что Везувий тронется вот-вот.